Свой рассказ Сергей Никитич начинает издалека: — Говорят, когда царь Петр ехал из Москвы в свою новую столицу на Неве, его лошадь на околице маленькой деревушки под Химками провалилась в болото, как говорится «по самое пузо». И тогда во гневе царь велел называть ту деревеньку не иначе как Кобылья Лужа. Прошло время и решили люди все-таки немного облагородить это название , переменив его на Ново-Лужу. Вот в этой деревеньке, которую теперь вместе с ее названием поглотил многоэтажный подмосковный город Химки, в конце прошлого века я и родился и провел там свое детство.
Промаявшись до двадцати лет в различных «услужениях” у московских купцов и в учениках на мануфактурных фабриках, в 1914 году я попал по призыву на царскую службу в армию. Здесь мне впервые повезло. Еще в деревенской школе пристрастил меня к рисованию наш школьный учитель Горохов, бывший незаурядным художником. Благодаря этому я некоторое время работал в рисовальной мастерской ситценабивной фабрики, а позднее ретушером-портретистом у фотографа. Наверное, учитывая мои рисовальные способности, назначили меня в аэродромную фотолабораторию, где обрабатывались фотоснимки, снятые с воздуха при выполнении разведывательных полетов. Работы здесь было немного и я часто выходил на летное поле полюбоваться посадкой и взлетом самолетов.
Однажды, проходя мимо меня, командир нашего отряда прославленный летчик Евграф Николаевич Крутень неожиданно спросил:
- Ну что, солдат, небось хочется полетать?
- Да уж, если бы кто взял с собой, не отказался бы.
- Ну пойдем со мной — и повел к самолету. Залезай в гондолу (Тогда кабина самолета «Вуазен** называлась гондолой). Моторист показал мне, как нужно залезать в гондолу и помог пристегнуться ремнями, что бы в воздухе я не выпал из самолета.Взлетели. И Крутень начал учебный воздушный бой с трофейным немецким разведчиком «Альбатросом», который пилотировал командир соседнего авиаотряда. Бой был на коротких дистанциях и поэтому полет проходил при непрерывном маневрировании. Сперва летели горизонтально, и я с интересом смотрел на непривычно уменьшенные дома, самолеты, людей… Вдруг земля встала дыбом где-то справа, а небо оказалось внизу слева. Меня сперва крепко прижала какая то сила к сиденью, потом как будто хотела вырвать из ремней…
Я не заметил, как долго и сколько раз самолет выделывал такие фигуры. Но неприятных ощущений я не почувствовал. После посадки Крутень, улыбаясь спросил меня:
- Ну как, понравился полет? Хочешь быть летчиком?
Я смущаясь ответил,что очень этого хотел бы, да как это сделать не знаю.
- Держал ты себя молодцом, и летчик из тебя должен получиться хороший.
Конечно приятно было выслушать такую оценку от самого командира отряда,но я не придал этому случаю большого значения. Однако, не таков был Евграф Николаевич Крутень, чтобы бросать слова на ветер. Вскоре меня вызвали в канцелярию отряда и сказали, что я направляюсь в Гатчинскую школу для обучения полетам. Так началась моя долгая летная жизнь.
По прибытии в школу я попал в группу «нижних чинов*’, где обучались только солдаты. Занятия начались с краткого ознакомления с теорией полета, изучения метеорологии и детального изучения сильного мотора «Гном-Мнпусукан». Особенностью этого мотора было отсутствие регулировки на малый газ, вследствие чего эксплуатация самолетов с таким мотором требовала особой сноровки; прежде чем начать взлет, необходимо было запустить двигатель на полные обороты, пока летчик опрабовал двигатель, нужно было с обеих сторон удерживать самолет за крылья. Затем, когда мотор достигал полных оборотов, по команде летчика самолет отпускали, и он, как дикая птица, вырвавшаяся из рук, начинал взлет.
После краткой теоретической подготовки нас перевели в Петроград на Корпусной аэродром для обучения практическим полетам. Командиром летной подготовки в то время был штабс-капитан Ивков — требовательный, но справедливый офицер, обращавшийся с солдатами без грубости и унижения их человеческого достоинства. Зато начальник команды — подпрапорщик Ермаков был полной противоположностью. Он грубил и издевался над солдатами, за что его возненавидили и однажды вечером устроили ему нечто вроде «темной”. Вскоре он был откомандирован из школы.
Первоначальное обучение полетам производилось на самолете «Фарман IV» — биплане деревянной конструкции с крыльями, обтянутыми тонкой перкалевой тканью. Сиденья инструктора и учлета смонтированы на деревянной раме, открытой со всех сторон. Странно было подниматься в воздух сидя на какой-то жердочке, как петух на насесте. Только тонкий ненадежный ремень удерживал туловище летчика на скамейке. Был случай, когда учлет Пивоваров, совершая самостоятельный полет, значительно увеличив угол планирования, потерял равновесие и вывалился из самолета с высоты 300-400 метров, упал и разбился. Единственным аэронавигационным прибором был альтиметр, который одевался на руку или на колено. Максимальная скорость полета была 50 км/час. При спуске, поскольку малого газа у двигателя не было, приходилось периодически выключать и включать мотор, стараясь, чтобы он совсем не остановился на тот случай, если расчет на посадку был сделан недостаточно точно. Так как площадь аэродрома была невелика, нередко бывали случаи, когда при таких условиях управления при посадке, самолет заваливался в канаву или ударялся об аэродромные сооружения. Однако, то, что кажется сейчас таким примитивом, мы тогда не замечали и считали, что все так должно и быть.
Наконец настал день первого самостоятельного полета. У каждого летчика он остается в памяти навсегда. С тех пор прошло уже более шестидесяти лет, а чувство какой-то особой, почти физически ощущаемой свободы, когда все — дома, деревья, люди, заботы и неприятности — все стали такими маленькими, слились в единый, затуманенный голубой дымкой образ земли и как бы отошли от тебя — это чувство, эта картина , ярко встают в памяти и сейчас…
День за днем шла летная учеба. В школе к нам стали относиться уже с некоторым уважением. Но за ее пределами мы оставались «нижними чинами», которые не имели, например, права идти по тротуару. Однажды, получив увольнение в город, я решил со знакомой девушкой пойти в кино на Невском проспекте. Идя с ней по тротуару, я был остановлен офицером, который сделал мне замечание и потребовал чтобы я шел по мостовой. Не мог же я тащить свою спутницу тоже на мостовую. Поэтому, когда офицер удалился, мы пошли с ней опять по тротуару. Однако это был видимо «истинный служака армии его величества». Он вернулся, схватил меня за воротник и передал патрулю — «крестику» («крестиками» мы называли солдат ополченцев, носивших на фуражке вместо кокарды крестик). «Крестик» отвел меня раба божьего в комендатуру, где я просидел двое суток. Мое знакомство с девушкой прекратилось…
По окончании программы полетов на «Фарман IV» мы перешли к освоению более совершенного учебного самолета «Фарман ХХ11» под руководством инструктора (позднее активно работавшего в советской авиации). Для окончательной отработки летного мастерства нас на короткое время командировали в Севастопольскую авиационную школу. Там мы летали на боевом самолете типа «Вуазен», который тогда казался нам совершенством авиационной.
В конце 1915 года, после окончания школы, Сергей Никитич получил назначение на германский фронт в 6-й Сибирский корпусной авиаотряд, который базировался в местечке Мир недалеко от железнодорожной станции Столбцы в Белоруссии. Командовал отрядом барон Де-Боде. В отряде было 5 летчиков: поручик М.С.Гусев, прапорщик (произведенный из солдат) Котович, такой же прапорщик Мартинсон и старший унтер-офицер Г.В. Зиновьев. С.Н. Никитин стал шестым летчиком отряда. Летнабов тоже было пять: поручик А.А. З наменский, корнеты Фугалевич и Казанский, подполковник Любицкий и прапорщик А.И. Русинов.
Первые дни — говорит Сергей Никитич — я чувствовал себя неуверенно, не знал, как отнесутся ко мне — необстрелянному юнцу боевые летчики отряда. Как пройдет мой первый боевой вылет? Кто из летнабов рискнет полететь со мной первый раз?
Но вот получено боевое задание — полет на воздушную разведку передовых позиций противника. К моему удивлению со мной согласился лететь поручик Александр Александрович Знаменский, который как-то особенно был со мной приветлив, несмотря на то, что я был рядовым солдатом да еще не нюхавшим пороха. Погода была отличная. Взлетели. Мотор работает как часы. С набором высоты усилился встречный ветер. Достигли линии фронта. Отчетливо видны передовые позиции немцев. Вдруг возникла жуткая тишина — остановился мотор.Развернулись и со снижением начали планировать в сторону своей территории. Дотянули до подходящей площадки и благополучно сели на своей территории. Таким неудачным оказался мой первый боевой вылет! Потом мне передали, что командир 3-го Сибирского корпуса, в состав которого входил наш отряд, генерал Джунковский, наблюдавший наш полет высказал в мой адрес следующее неудовольствие : «Сукин сын — как к фронту летел, так еле двигался (сильный встречный ветер), а как в тыл, так скорость даже без мотора появилась» (самолет снижался с попутным ветром).
Но зато в последующие вылеты рядовой Никитин полностью оправдал надежды своего «крестного* — Евграфа Николаевича Крутеня! Он летал на разведку и бомбометание, смело дрался в воздухе с истребителями противника. Его боевые подвиги в годы первой мировой войны отмечены тремя Георгиевскими крестами, а их, как известно нижним чинам даром не давали.
Вынужденная посадка на вспаханное поле самолета «Фарман ХХХ».
На первом плане: поручик А.А. Знаменский (слева) и прапорщик С.Н. Никитин.
Германский фронт 1917 год.
Каким-то чудом сохранилось у родственников пожелтевшее, потертое в складках, с выцвевшими чернилами письмо Сергея Никитича к матери написанное им сразу же после получения первого «Георгия». В этом письме он цитирует рапорт командира о представлении к первой награде. Из письма ярко вырисовывается лицо русского летчика-воина. Вот его содержание с сохранением стиля, но с исключением букв «ять» и твердого знака.
» Здравствуй, дорогая мамаша! Шлю сердечный привет. Можешь поздравить меня с Георгиевским крестом за воздушный бой. Вот пишу тебе рапорт ком. отряда:
«22-го июня сего года около 19ч ЗО мин, возвращаясь с разведки, летчик Никитин был атакован двумя самолетами противника. Несмотря на численное превосходство, несмотря на неравенство условий в техническом отношении (наш самолет — устаревший «Вуазен» — у противника два самолета типа истребителя последней системы быстроходных с надежными моторами) летчик Никитин отважно вступил с ними в неравный бой и в течение получаса, не считаясь с жестоким обстрелом из пулеметов с обоих самолетов противника, не взирая на то, что аппарат его во многих местах был продырявлен разрывными и| з а жигательными пулями, продолжал его пока не израсходовал все патроны и обезоруженный, с перебитой трубой руля поворота, с перебитыми лонжеронами, с обугленными и тлеющими от зажигательных пуль нервюрами, с 12—ю пробоинами в плоскостях и корпусе аппарата, принужден был спуститься в районе Полоненского леса. В период технического упадка и отсталости нашей авиации по сравнению с противником, который мы переживаем, когда нашим самолетам не рекомендуется официально ходить в одиночку и без сопровождения истребителей, воздушный бой летчика Никитина является истинным подвигом и я считаю своим священным долгом настойчиво ходатайствовать о награждении лихого летчика Георгиевским крестом 4-й степени в воздаяние должной его отваги и храбрости и в пример другим.»
И вот, мамочка, теперь есть у меня знак тот, которым могу доказать, что я действительно сражался за родину и в такой период нашей жизни. Если бы у меня был поопытнее наблюдатель, то пожалуй и ссадили бы немца. Сами мы остались невредимы: у наблюдателя прострелена каска, а у меня каблук, даже комично.
Дорогая мамаша ты обо мне не беспокойся теперь я буду еще аккуратнее. Теперь наверно летать буду не скоро т.к. аппарат мой после боя пришел в негодность. Пока гуляю.
Мамаша, пиши мне пожалуйста. Всем привет.
Целую, Сережа. Напиши о Мите. Жду.”
Текст цитируемого рапорта командира почти дословно сохранен в приказе по штабу 3-го Сибирского Армейского корпуса № 096 от 2 8 августа 1917 года с объявлением награждений по действующей армии.
Несмотря на то,что еще в феврале рухнуло царское самодержавие, стараниями Временного правительства боевые действия на фронтах продолжались. Летчик Никитин продолжал летать на опасные задания, не раз совершая боевые подвиги,за которые последовали еще две награды — Георгиевские кресты 3-й и 2-й степени.
Сергей Никитич продолжает: ”В конце октября 1917 года до нашего отряда
дошли слухи, что в Петрограде взяли власть большевики во главе с Лениным, а Временное правительство свергнуто и арестовано. Но несмотря на смену власти, примерно месяца полтора наш отряд продолжал вести боевые действия, главным образом, производя воздушную разведку и отражая налеты немецких самолетов на нашу территорию, хотя и было подписано временное перемирие с немецким командованием. В декабре в отряде было проведено собрание личного состава, на котором выступил летчик рядовой Г.В.Зиновьев, избранный председателем солдатского комитета всего нашего стрелкового корпуса. Как оказалось, Зиновьев уже давно был членом РСДРП большевиков. Он рассказал собравшимся о свершившейся социалистической революции, о текущих событиях в стране и призвал поддержать политику нового,советского правительства.
Большинство присутствующих восторженно приняло его выступление. Позднее я спросил у Зиновьева, что же делать дальше? Он посоветовал ехать в Москву и добиться назначения туда, где сейчас летчики нужнее всего. В первых числах января 1918 года я получил отпуск, который использовал для поездки к родным в Подмосковье.
2-й Псковский авиаотряд. 1918 год
В Москве я разыскал авиационную организацию, которая находилась в стадии формирования (впоследствии она оформилась как Главвоздухфлот). В это время ее возглавлял А.С. Воротников — бывший полковник царской армии, перешедший на сторону революции. До революции он был командиром авиационного дивизиона в нашем 3-м Сибирском корпусе. Воротников направил меня в 7-й сибирский корпусной авиаотряд, который к этому времени перебазировался с германского фронта в город Ефремов Тульской губернии — пункт, в котором сосредотачивались уцелевшие остатки авиационных частей, чтобы сохранить их для вновь создаваемой Красной Армии. Командовал 7-м авиаотрядом бывший офицер артиллерист, позднее переучившийся на летчика-наблюдателя, Борис Сергеевич Вахмистров. В отряде было шесть летчиков: Е.К.Стоман (позднее ставший известным инженером-испытателем в ЦАГИ), Н.К.Борнеман, Иванов, Матвеев, Волков и я. Летнабами были В.Я.Блинов, В.С.Вахмистров (брат командира отряда,позднее известный авиационный инженер-испытатель НИИ ВВС), В.Н. Жданов, Зепнов и еще один, который вскоре из отряда выбыл и поэтому его фамилия в памяти не сохранилась. Кроме нашего 7-го авиаотряда в Ефремове также располагался бывший 25-й корпусной авиаотряд, в котором служил телеграфистом С.А. Красовский — ныне маршал авиации, а в авиационном парке был комиссаром Жаров, впоследствии написавший хорошую книгу о летчиках Гражданской войны («Подвиги красных летчиков» , Воениздат, 1963г).
После боевой работы на германском фронте, весенние дни в тихом Ефремове протекали для нас, летчиков в непривычном безделье. Среди личного состава начали проявляться некоторые «вольности», порою курьезные, а иногда и приводившие к трагическим последствиям. Помню, мы решили отпраздновать Пасху и пригласили на свое пиршество соседа по дому — местного священника. Угостили нашего гостя так, что он задрав рясу откалывал в танце «кренделя» под общий хохот окружающих. Это была шуточная проделка. А вот когда в 25-м авиаотряде один из лучших летчиков Чарухин, влюбившийся в местную купеческую дочь, решил продемонстрировать перед ней рискованные «кренделя» в воздухе и при снижении, сделав крутой вираж, врезался в землю и сгорел — это уже была трагедия.
Вскоре наш 7-й сибирский авиаотряд был переименован в 25-й разведывательный авиаотряд и перебазирован в Арзамас Нижегородской губернии. Сменилось и командование отряда: командиром был назначен летчик Н.К. Борнеман, а Б.С. Вахмистров был откомандирован в Москву. В октябре из Арзамаса мы перебазировались в только что освобожденную от белых Самару. Здесь мы обнаружили брошенные в спешке отступавшими белогвардейцами несколько разобранных самолетов — французский двухмоторный «Коррон», немецкий «Румплер» и английский «Сопвич» без мотора.
Пополнившись самолетами, наш отряд, в железнодорожном эшелоне двинулся в сторону Оренбурга, который в это время был осажден частями белой армии Колчака. Не доезжая до Оренбурга эшелон остановился на маленьком разъезде Каргалы, недалеко от станции Бузулук. Здесь мы собрали и опробовали в воздухе трофейные самолеты, а через несколько дней я на «Сопвиче’* , а летчик Матвеев на «Рамплере» вылетели в Оренбург. Аэродромов тогда не было, поэтому, подлетев к Оренбургу, сели на подходящую плоцадку на окраине города. Спросили у местных жителей, где здесь находятся летчики или самолеты. Они указали на плоцадку у товарной станции. Перелетев туда, мы нашли там самолеты отряда, которым командовал Велинг. Из этого периода запомнился такой случай. Шестого июня 1919 года начальник обороны Оренбурга М.Д.Великанов приказал произвести воздушную разведку и бомбардировку по скоплениям войск противника. Загрузили мой «Сопвич» бомбами и пулеметными дисками. В качестве летчика-наблюдателя со мной полетел комиссар отряда Ф.И.Жаров, и районе Каменно-Озерной с высоты 800-1000 метров мы обнаружили конную группу противника. Сделав два захода мы обстреляли ее из пулемета. Затем полетели дальше. По дороге к Благословенной двигалась большая колонна белой конницы. Достигнув середины колонны начали сбрасывать бомбы, а потом, снизившись, обстреляли ее из пулемета. Среди всадников поднялась паника и они рассыпались по степи. Выполнив задачу, направились к своему аэродрому. Но у села Меновой двор нас встретил зенитный артиллерийский огонь противника. Маневрируя, нам удалось уйти из зоны обстрела. Тут я обратил внимание на счетчик оборотов мотора: стрелка медленно, но неуклонно шла в сторону нуля. Вскоре наступила тишина — мотор остановился, высота 1200. Начинаю планировать, чтобы как-нибудь уйти подальше от разъяренного противника. Но высота быстро падает 200,100, 50 метров… Впереди виднеется железнодорожная станция, но на рельсл не сядешь, а под нами неровная, холмистая местность. Подлетели к какому-то поселку и на окраине его сели на первую попавшуюся площадку. Сильный удар, треск… Почувствовал сильную боль в ноге. Смотрю — мой летнаб без сознания. Через несколько минут мы очухались и вылезли из-под обломков самолета. Оказалось, шасси снесены, доломаны лонжероны и винт. Но все это показалось пустяками, когда мы узнали, что сели на своей территории. Ведь посадка у белых означала бы неминуемую мучительную смерть. Вскоре к месту аварии подъехал товарищ Великанов и забрал нас с собой.
Подобные казусы случались нередко, ибо самолеты были изношены до предела и в дополнение к этому, горючее составлялось из самых невообразимых компонентов — спирта, эфира, бензина, то есть всяких жидкостей, которые были способны легко воспламеняться.
До сих пор помню, как у самолета «Фарман XXX”, на котором летал летчик Степанов, при взлете крылья вздувались парусами, ибо были залатаны кусками простыней, даже не приклеенными (никакого клея не было), а прошитыми простыми нитками. А однажды летчик Столяров, прилетев на «Ньюпоре» в Уральск, вылезая из кабины держал в руке патрубок от карбюратора, который отсоединился в полете.
В конце августа 1919 года, сразу же после занятия нашими войсками городка Илецкая Защита (ныне Соль-Илецк), наш 25-й авиаотряд перебазировался на окраину этого городка, откуда мы должны были летать по заданиям командующего 1-й Красной Армией Туркестанского фронта. В первый же день нашего прилета сюда, после обеда, мы с летнабом Блиновым пришли к самолету, чтобы осмотреть его после перелета. Вдруг на взмыленном коне подлетает галопом наш военком Ф.И.Жаров и в возбужденном состоянии кричит:
— Где вас черти носят? Лбищенск захватили белоказаки. Летчиков 26-го отряда всех расстреляли. Немедленно садитесь в самолет и вылетайте в Уральск, будете выполнять там срочные оперативные задания.
Где аэродром в Уральске неизвестно, а до сумерек оставалось всего несколько часов. В степи почти нет никаких характерных ориентиров. Масса малозаметных дорог и троп, которые и при дневном освещении мало заметны, а ночью и вовсе не видны. Ничего не поделаешь — лететь надо. Решили сначала выйти к реке Урал и лететь вдоль нее. Во время полета обнаружили несколько небольших групп конницы, но определить наши ли они или противника не смогли; ведь в то время солдаты одевались кто во что горазд а с самолета ни звезд, ни кокард не увидишь. Солнце зашло за горизонт, стало быстро темнеть. Летим уже достаточно долго, а Уральска все еще не видать. Советуюсь с летнабом:
- Виктор, не сесть ли нам в степи и продолжить полет на рассвете?
- Нет, Сережа, летим дальше, идем правильно.
Действительно, вскоре появились разбросанные на большой площади редкие огоньки, рядом смутно поблескивала река Урал. Да это был Уральск. Но где аэродром, неизвестно. Вдруг я заметил силует привязного аэростата. Около него должна быть ровная площадка.Решили садиться здесь. Потом оказалось, что так называемый «аэродром» — небольшое ровное поле — был рядом. За этот перелет начальник авиации фронта П.А.Семенов объявил нам благодарность. На следующий день прилетели в Уральск летчики Томашевский и П.В.Столяров.
В течение двух недель мы вели непрерывную воздушную разведку противника и наносили по нему бомбовые удары. 29-го августа войска Красной Армии овладели 0рском, 2-го сентября Актюбинском. Наша авиационная группа, выполнив задания, вернулась в свой отряд в Илецкую Защиту.
В декабре 1919 года в помощь Советскому Туркестану, для ликвидации еще оставшихся кое-где очагов сопротивления противника, была выделена экспедиционная группа частей Красной Армии, в состав которой вошел и наш 25-й авиаотряд. Для перебазирования авиаотряда был выделен железнодорожный состав. В то время среди населения свирепствовала эпидемия сыпного тифа, которая не обошла и наш отряд. Оставить больных в Илецкой Защите мы не могли — не имели на это морального права. Были приняты меры как-то изолировать их от здоровых людей и создать удовлетворительные условия, какие позволяла обстановка. Наш эшелон двигался очень медленно. С большим трудом мы добрались до Актюбинска и здесь застряли надолго. В эшелоне кончился запас дров, а морозы достигали сорока градусов. Иссякло продовольствие. Увеличилась заболеваемость тифом. В эшелоне был только один лекпом (лекарский помощник), который выбивался из сил, чтобы кое-как сохранить больных. В этой обстановке, по инициативе военкома Ф.И.Жарова, поддержанной всем составом отряда, решили организовать самодеятельную группу, которая выступала бы с платными спектаклями и концертами в Актюбикском клубе, а вырученные деньги тратить на улучшение питания больных. Среди личного состава нашлись товарищи, обладавшие музыкальными и артистическими способностями. Сам военком Жаров удачно выступал с декламацией под аккомпанемент гитары В.С.Вахмистрова.
Я исполнял лирические романсы и декламировал, летчик Матвеев пел песенки Вертинского, был также организован хор «бродячих летчиков”. Как-то раз решили поставить водевиль. Как он назывался, не помню. В нем учавствовали В.С.Вахмистров, В.Я.Блинов, В.Н.Жданов и я. До сих пор помню первую репетицию.Я должен был исполнять роль гимназиста, находящегося под опекой генерала. Генерал меня за что-то распекал, а я, по пьесе, выражая свое недовольство, должен был ему сказать:
— Я буду жаловаться в дворянскую опеку.
Но я, с глубоким чувством обиды и несчастным выражением на раскрасневшем лице молвил:
— Я буду жаловаться в дворянскую аптеку!
Все присутствующие сначала покатились со смеху, а потом поняли, что со мной творится что-то неладное. Оказалось,что у меня температура 40 и я заболел сыпняком. Меня поместили в железнодорожную больиицу, где лечил единственный фельдшер, которой сам только еле оправился от перенесенного тифа. Да и чем он мог помочь, если никаких лекарств не было.
Когда постепенно я стал приходить в себя, пришлось наблюдать, как рядом со мной в беспомощности и агонии умирали бойцы Красной Армии. Оставались в живых лишь те, у кого организм сумел сам побороть болезнь.
С каждым днем дальнейшего пребывания отряда в Актюбинске наше положение все ухудшалось: иссякли запасы топлива, совсем плохо стало с питанием, денег в кассе уже не было. К нашему счастью, в конце января 1920 года в Актюбинск прибыл командующий Туркестанским фронтом М.В.Фрунзе. Увидев наш эшелон он вызвал к себе нашего военкома Жарова, который доложил ему о крайне бедственном положении авиаотряда. Выслушав т. Жарова, Михаил Васильевич сказал:
— Я вам помогу и авиаотряд должен прибыть в Туркестан в полной боевой готовности.
Вскоре, по распоряжению М.В.Фрунзе, из Актюбинского райпродкома отряд получил безвозмездно некоторое количество продовольствия, а от командующего — денег. Через несколько дней прибыл долгожданный состав с дровами. Прицепив к нашему эшелону два вагона с топливом и две цистерны с водой мы, наконец, двинулись в сторону Ташкента. 27-го февраля наш эшелон прибыл в Ташкент и вскоре авиаотряд был переброшен в Чарджуй, где снова начал свою боевую деятельность. В то время политическая обстановка в Туркестане была очень сложной. Несмотря на то, что после Октябрьской революции Туркестан был провозглашен Туркестанской Автономной Советской Социалистической республикой, два крупных округа — Бухара и Хива продолжали находиться под властью эмиров, с которыми были тесно связаны остатки белогвардейщины и британские капиталисты. В 1920 году они склонили эмира бухарского Алим-Хана к вооруженному выступлению против советской власти. В Бухару из Англии было доставлено несколько транспортов оружия и боеприпасов. С помощью белых офицеров и английских инструкторов велась подготовка войск. 12-го августа 1920 года М.В.Фрунзе дал войскаи Туркестанского фронта директиву, в которой указывалось:’‘Командарму 1-й Красной Армии сосредоточить войска армии согласно утвержденному плану. Начвоздухфлота к 6 часам 17-го августа сосредоточить в районе Новой Бухары все наличные боевые самолеты 25, 26 и 4-3 авиаотрядов, где действовать согласно указаниям командующего Бухаро-Самаркандской группой».
Во исполнение этой директивы, в Новую Бухару была отправлена авиационная группа в составе которой находилось всего 11 исправных самолетов. 29-го августа наши войска перешли в наступление. Авиагруппа также начала боевые действия: сбрасывала бомбы по противнику и вела воздушную разведку. В связи с отсутствием топографических карт на район Старой Бухары, мне с летнабом Зеленским было приказано произвести площадное фотографирование города и крепости, что мы успешно выполнили.
К вечеру 29-го августа наши наступавшие части подошли к стенам Старой Бухары, где разгорелся жаркий бой. Наша артиллерия сделала пролом в стенах крепости и в него устремились наступающие войска. В период штурма крепости большую помощь наземным войскам оказала наша авиация, ведя непрерывную разведку и бомбометание.. Обнаруживая в степи разрозненные группы бегущих эмирских войск, наши самолеты сбрасывали на них бомбы и вели пулеметный огонь.
2-го сентября Бухара была полностью освобождена от войск Алим-Хана.
Однако самому эмиру с его приближенными удалось уйти в направлении Керки. Мне с летнабом Ивановским было приказано вылететь в Керки и передать приказ командованию гарнизона, предписывающий во чтобы то ни стало задержать эмира и не допустить перехода его через Афганскую границу. В этом полете на самолете «Сопвич», из-за отказа двигателя нам пришлось совершить вынужденную посадку вблизи кишлака Киссаны. Это было небезопасно, так как только перед началом операции, при посадке возле этого кишлака летчик Шпак был схвачен басмачами
и зверски замучен ими.. Но делать нечего — садиться необходимо. Когда мы сели, летнаб Ивановский отправился на железнодорожную станцию, надеясь встретить там кого нибудь из своих, а я снял пулемет с самолета и приготовил его на случай для обороны.. Вскоре из-за стен кишлака стали появляться какие-то люди, около полусотни человек, из них некоторые с берданками. Оставить самолет и уйти я уже не мог. Кто они — свои или враги? Много мыслей пробежало в голове за эти минуты. Я решил подпустить поближе,чтобы лучше разглядеть людей, но был готов в любой момент начать огонь из пулемета. Вдруг в стороне, куда ушел Ивановский, я увидал его, идущего ко мне с пятью бойцами, вооружейными винтовками. От сердца отлегло. Оказалось, на станции он встретил импровизированный “бронепоезд» — паравоз с двумя платформами, обложенными кипами из хлопка, на которых следовал командующий 1-й Красной Армией Р.В.Зиновьев — бывший летчик нашего 6-го Сибирского корпусного авиаотряда. Это была неожиданная и приятная встреча. Самолет был разобран, погружен на одну из платформ и отправлен в Новую Бухару.
За участие в операциях за освобождение Бухары, приказом по Туркестанскому фронту, летчики Ильзин, Ласкин и я были награждены орденами «Красного Знамени».
Весной 1921 года в Фергане вновь усилилось движение басмачества. Участились налеты басмаческих банд на населенные пункты, где они зверски убивали партийных и советских работников, грабили местное население. После неудачной попытки переговоров с представителями басмачества в августе 1921 года,советское командование Туркестанского фронта решило начать операцию по ликвидации басмачества в Ферганской долине. При проведении операции важную роль играла авиация, вскрывавшая непрерывно передислоцирующиеся, подвижные конные группы и наносившая им большой урон бомбовыми ударами и пулеметным огнем с воздуха.
Для усиления уже действующего 18-го авиаотряда, базировавшегося в г. Скобелеве (ныне г .Фергана), была привлечена грэуппа самолетов 25-го разведывательного авиаотряда, которым в это время командовал я.. Не оправившись еще от болезни желтухой, я вместе с летнабом И.В.Бронниковым ранним августовским утром вылетели на самолете «Сопвич» из Чарджуя в Скобелев, покрыв (с промежуточной посадкой в Самарканде) расстояние 800 километров, через сложную, малонаселенную местность. Так как в то время перелет на такую
дальность считался выдающимся, приказом по Туркфронту, нам была об*явлена благодарность. Вместе с летчиками А.В.Морозовым, И.И.Чернием, Н.В.Фаусеком, Перегоновым и Ивановым, мы с Бронниковым сразу же включились в боевую работу.
Как-то вечером в отряд поступили сведения о появлении большой группы басмачей в районе кишлака Токали. В воздух поднялись три самолета, пилотируемые летчиками Чернием, Перегоновым и мною.
Долетев до Токали, мы увидели множество костров, среди которых двигались люди.. Это басмачи расположились на ночлег. Мы сбросили бомбы с высоты 800-1000 метров и снизившись, обстреляли противника из пулеметов. Сделав несколько заходов, все три самолета возвратились на свой аэродром. Как впоследствии стало известно, во время нашего налета среди басмачей возникла паника и им был нанесен большой материальный к моральный урон.
Надолго мне запомнился случай, когда мы с летнабом Бронниковым на самолете «Сопвич» вылетели во второй половине дня на бомбометание по большой группе басмачей, обнаруженной недалеко от г. Намангана. Подлетев к указанному району, мы заметили около 800 всадников. Чтобы нанести противнику ощутимые потери, мы начали делать над ними несколько заходов, сбрасывая каждый раз по одной бомбе и производя пулеметный обстрел. Среди басмачей возникла страшная паника. Израсходовав патроны и сбросив все бомбы, мы взяли курс на свой аэродром. Но не успели мы далеко отлететь из района бомбометания, как вдруг мотор стал давать перебои и возникла настолько сильная тряска всего самолета, что я подумал, что он вот-вот развалится в воздухе. Выключив мотор, мы пошли на пологое снижение, стараясь как можно дальше уйти от противника и выбрать подходящее место для посадки. Вдали показались высокие заросли камыша и среди них небольшая площадка. Имея уже опыт вынужденных посадок, мы благополучно приземлились на ней. При осмотре мотора оказалось, что у него оторвался шатун, поэтому и возникла такая тряска. Сняв пулемет с турели мы решили пешком двигаться в сторону Скобелева. Заросли камыша высотой около трех метров были очень густые,перепутанные многолетними сухими стеблями, с острыми,как ножи листьями.Передвигались мы очень медленно, буквально отвоевывая каждый метр пути. К тому же я еще не совсем оправился от желтухи, а у моего летнаба начался приступ малярии. Решили оставить пулемет, замаскировав его в зарослях. Прошли еще немного. Но вот наступила полная темнота, передвигаться дальше стало невозможно. На нашу удачу, на пути попалась небольшая прогалина,на которой мы решили переждать до рассвета. Было очень тихо. Только иногда возникали какие-то шорохи, вызываемые очевидно какими-то крупными насекомыми. Видимо от сильного переутомления наступил момент, когда мы задремали. Сколько продолжалось это состояние трудно сказать, но очнулись мы от возникшего шума, который быстро нарастал, приближаясь к нам. Наверно это басмачи ищут нас по нашим следам — подумали мы. Возникло чувство тревожного ожидания расправы. Но через некоторое время опять наступила тишина. На рассвете,продолжая наш путь, по следам мы установили ,что мимо нас прошло стадо диких кабанов, преследуемых барсом. Идти становилось все труднее — стали попадаться заболоченные места. До Скобелева, по нашим рассчетам, оставалось еще километров сорок.Тогда решили выбраться из камышей на ближайшую проселочную дорогу и осторожно пробираться по ней, обходя районы человеческого жилья. По дороге встретили маленькое озерцо с прозрачной водой. Так захотелось напиться, но увидев в воде большущую желтую змею, мы не решились ужолять жажду… Вскоре камышовые заросли закончились и перед нами открылась песчаная местность с барханами. Недалеко должен быть кишлак. Через некоторое время мы увидели вдали группу всадников, быстро приближавшихся к нам. Кто они? Свои или басмачи? На всякий случай мы быстро замаскировались в барханах, продолжая следить за ними. Наконец мы убедились , что это свои, так как группа двигалась организованным строем колонной по два. Басмачи же никогда не соблюдают никакого строя. Но вдруг, не доходя до нас метров семьсот, всадники резко развернулись влево и стали удаляться. К счастью при мне был пистолет «браунинг” с раздутым стволом и одним патроном. Я выстрелил в воздух. Конная группа остановилась и от нее отделилось два всадника, которые поскакали в нашу сторону еще не видя нас. После того, как мы услыхали русскую речь, мы поднялись во весь рост и встретились с бойцами. Оказалось, что это была конная разведка, высланная на поиски нас. Впоследствии был организован поиск и ремонт нашего самолета, на котором мы вернулись в Скобелев.
В 1924 году мне еще раз пришлось повоевать в Средней Азии. В то время я уже служил в Московской высшей школе летчиков. В памятную ночь с 21-го на 22-е января, когда пришла печальная весть о смерти Владимира Ильича Ленина, меня срочно вызвали к начальнику штаба Воздушного Флота товарищу Строеву, где я встретил знакомого уже мне ранее летчика Моисеева. Тов. Строев объявил нам приказ командования о срочном командировании нас в город Ташкент в распоряжение начальника авиации Туркестанского округа тов. Межераупа. Мы срочно выехали поездом в Ташкент. На всем пути нашего поезда на больших и маленьких станциях мы встречали людей, на лицах которых была написана глубокая скорбь. Во время стоянки поезда на какой-то большой станции, раздались
тревожные гудки всех паровозов, фабрик, заводов, приостановилось всякое движение. Этот печальный момент остался в памяти на всю жизнь.
По прибытии в Ташкент нам стало известно, что в Хорезме вспыхнуло контрреволюционное восстание во главе с Джунанд-Ханом, поддерживаемым англичанами и остатками белогвардейщины. Восставшие захватили ряд районов и намеревались овладеть Хивой. По распоряжению командующего Туркестанским округом в Хиву был направлен 4-й кавалерийский полк, до прибытия которого оборону города осуществлял полк, образованный из коммунистов и комсомольцев Хивы. В помощь наземным войскам был придан 2-й отдельный разведывательный отряд, командиром которого назначили меня. Авиация в этой операции сыграла большую роль, обеспечивая поиск и обнаружение отдельных басмаческих банд на огромных пространствах Кара-Кумов и последующее их преследование.
Здесь у меня тоже произошло несколько происшествий, оставшихся в памяти.
В конце января 1924 года мне было приказано перебросить в Хиву на самолете Юнкерс-13 командующего округом Пугачева, члена Реввоенсовета Берзина и наркомфина Межлаука. При полете над горами попали в сильную грозу. Сознавая большую ответственность за своих пассажиров, я решил произвести посадку в одном из ущельев, где вблизи железнодорожного поста была небольшая площадка.
Посадка прошла удачно и мы переждали грозу на земле. Но осуществить взлет оказалось значительно труднее. При взлете и наборе высоты пришлось резко маневрировать между отвесными скалами и вершинами гор.
В ходе выполнения разведывательных полетов еще несколько раз приходилось по тем или иным причинам, производить вынужденные посадки поблизости от только что обстрелянных и потревоженных бомбами разъяренных банд басмачей. Но каждый раз судьба была милостива к нам — удавалось быстро устранять неисправности самолета и во-время взлетать.
За участие в операциях по ликвидации банд Джунанд-Хана я был награжден вторым орденом «Красное Знамя” и орденом Хорезмской республики.
С.Н. Никитин в Монинском музее ВВС у самолета «Фарман». 1974 год
Если материал Вам понравился, поделитесь с друзьями в соцсетях и оставьте комментарий.